-- Сколько я показываю пальцев, Уинстон?
-- Четыре.
-- А если партия говорит, что их не четыре, а пять, -- тогда сколько?
-- Четыре.
На последнем слоге он охнул от боли. Стрелка на шкале подскочила к пятидесяти пяти. Все тело Уинстона покрылось потом. Воздух врывался в его легкие и выходил обратно с тяжелыми стонами -- Уинстон стиснул зубы и все равно не мог их сдержать. О'Брайен наблюдал за ним, показывая четыре пальца. Он отвел рычаг. На этот раз боль лишь слегка утихла.
-- Сколько пальцев, Уинстон?
-- Четыре.
Стрелка дошла до шестидесяти.
-- Сколько пальцев, Уинстон?
-- Четыре! Четыре! Что еще я могу сказать? Четыре!
Стрелка, наверно, опять поползла, но Уинстон не смотрел. Он видел только тяжелое, суровое лицо и четыре пальца. Пальцы стояли перед его глазами, как колонны: громадные, они расплывались и будто дрожали, но их было только четыре.
-- Сколько пальцев, Уинстон?
-- Четыре! Перестаньте, перестаньте! Как вы можете? Четыре! Четыре!
-- Сколько пальцев, Уинстон?
-- Пять! Пять! Пять!
-- Нет, напрасно, Уинстон. Вы лжете. Вы все равно думаете, что их четыре. Так сколько пальцев?
-- Четыре! Пять! Четыре! Сколько вам нужно. Только перестаньте, перестаньте делать больно!
Вдруг оказалось, что он сидит и О'Брайен обнимает его за плечи. По-видимому, он на несколько секунд потерял сознание. Захваты, державшие его тело, были отпущены. Ему было очень холодно, он трясся, зубы стучали, по щекам текли слезы. Он прильнул к О'Брайену, как младенец; тяжелая рука, обнимавшая плечи, почему-то утешала его. Сейчас ему казалось, что О'Брайен -- его защитник, что боль пришла откуда-то со стороны, что у нее другое происхождение и спасет от нее -- О'Брайен.
-- Вы -- непонятливый ученик, -- мягко сказал О'Брайен.
-- Что я могу сделать? -- со слезами пролепетал Уинстон. -- Как я могу не видеть, что у меня перед глазами? Два и два -- четыре.
-- Иногда, Уинстон. Иногда -- пять. Иногда -- три. Иногда -- все, сколько есть. Вам надо постараться. Вернуть душевное здоровье нелегко.